«Человек-инструмент»

Версия для печати

В искусстве, как в спорте, есть свои экстремальные виды. И свои Олимпы. Так, народному артисту России Максиму Федотову довелось играть на двух скрипках Никколо Паганини. А в канун нового века русский скрипач выступал в зале Генеральной ассамблеи ООН на концерте в честь миллениума. Хотите верьте, хотите нет, но сей факт предсказал Нострадамус: сначала Максим Федотов об этом узнал и только потом получил факс из ООН с приглашением...

-    Кто вам дал в руки скрипку?

-    Я сам заставил родителей ее купить. Никто не принуждал меня играть на скрипке. С детства я преклонялся перед талантами: Леонид Коган, Генрих Нейгауз, Владимир Горовиц. Для меня они были как боги, я обращался к ним мечтами и всегда знал, что ни в какой оркестровой яме сидеть не буду - буду стоять на сцене и играть. Если б этого не случилось, я бы, наверное, застрелился.

-    Считается, что быть средним инженером - нормально, а средним музыкантом - стыдно. Что-то не верится, что средний музыкант готов стоять на сцене и играть, что вообще много людей рвется к концертной деятельности...

-    Вы правы, музыкантов-солистов - единицы. Никакие возможные блага, известность, гонорары не могут компенсировать наших профессиональных затрат. По большому счету этим заниматься может только тот, кто иначе умрет. Нужно отчаянное мужество, как у тех, кто лезет на Эверест. У нас ведь даже оркестров больше, чем скрипачей. Я, может быть, скажу крамольную фразу, но если с пианистами еще дело обстоит неплохо, то виртуозных скрипачей становится все меньше - у кого-то возраст, кто-то преподает, кто-то не решается, другие занялись смежным и более выгодным жанром.

-    Неужели ваш невыгоден?

-    Как сказать... Один мой бывший студент из Московской консерватории попал в Венскую филармонию, стал там первым иностранным скрипачом. Я не знаю никого, кто бы так жил: и материально, и морально. Там их оберегают, как у нас прежде членов Политбюро, окружают благами, уважением, комфортом. Представьте, у каждого скрипача в оркестре Венской филармонии есть свой мастер, который канифолит ему смычок!

-    Ваш отец, Виктор Андреевич Федотов, был знаменитым дирижером Мариинского театра, вы - скрипач, младшая сестра Полина - пианистка, преподаватель Московской консерватории. Вас за это не укоряли? Почему-то «детки» часто вызывают неприятие, как будто все им досталось по блату.

-    За что меня укорять? Я никому не перебегаю дорогу. Но, действительно, детям многое достается по праву рождения - среда, культура. Так всегда было в профессиях, связанных с творчеством и ремеслом, от булочников до музыкантов. Мы с женой как-то были на спектакле «Фигаро» в Ленкоме - играли одни «детки». Сын Немоляевой, сын Леонова, дочь Миронова, дочь Захарова - и играли превосходно. Мы были восхищены - надо же, природа и не подумала на них отдохнуть!

-    Вы выступаете вместе с пианисткой Галиной Петровой. Это профессиональный союз?

-    Скорее романтическая история. Почему-то, познакомившись с ней однажды в шесть утра на лестнице в общежитии Московской консерватории, я никак не мог забыть Галю. В студенческие годы мы только вежливо здоровались. Но, когда уже позже я приезжал с концертами в Алма-Ату, откуда Галя родом, я ей звонил и приходил в гости. Какой чудный был город - весь в арыках, в цветах, в фонтанах, не то, что мой пасмурный Петербург. За окнами Галиной квартиры в самом центре росли дубы и лиственницы. В их доме я пребывал в эйфории - все радушные, остроумные, легкие. Когда бы ни приехал, я попадал на какой-то вечный праздник. Я слышал, как Галя играет Баха, Шопена, Скрябина, и удивлялся ее музыкальной мысли. А как она смеялась! Галя меня потрясала. Когда я понял, что не могу без нее жить, то взял и увез ее из Алма-Аты вместе с дочкой Анечкой.

-    И она беспрекословно с вами уехала - из такого чудного дома, от мужа, от родителей?

-    А что ей оставалось делать? Галя думала, что она женщина железных правил, но во мне оказалось железа побольше. За три дня я уволил ее из филармонии, развел и увез.

-    И так же стремительно возник ваш творческий союз?

-    Галя сразу попала со мной на большие сцены мира и, конечно, страшно тревожилась, как бы меня не подвести. В балканских странах сцена называется «позорница», как и эшафот. «Отлаз за позор» - это выход на сцену. И Галя на нее вышла. Ни с кем до нее я так комфортно себя не чувствовал: что-то предлагаешь - и тут же слышишь встречную инициативу, наши музыкальные мысли сплетаются, разбегаются, снова сходятся. Для скрипача не существует в жизни человека ближе и важнее, чем пианист. Один я даже полонез Венявского не сыграю. Кстати, у Гали родители тоже музыканты: папа - оперный певец, мама - композитор.

-    А ваш сын, конечно, играет на скрипке?

-    Как говорит Галя, человечество пока не выдумало ничего лучше музыки. Чем же еще два музыканта могли занять своего ребенка, тем более что он сам напросился? Как-то в Хорватии на концерте мне вынесли на сцену маленькую скрипочку, и Петя, увидев ее, заявил, что будет играть на скрипке. Тогда ему было четыре, сейчас восемь, он учится в Центральной детской музыкальной школе.

-    Чтобы чего-то добиться в будущем как исполнитель, ребенок должен загубить детство?

-    Что делать - есть профессии, в которых добиться высот можно только тяжким трудом с детских лет.

-    А если детство съела музыкальная или спортивная муштра, а высот не видно?

-    Я могу говорить только о музыке: во-первых, это отличная тренировка мозгов, а во-вторых, ребенок живет в мире прекрасного, как бы он ни противился подчас занятиям.

-    Максим, неужели вам в детстве не хотелось поиграть в футбол?

-    А я играл в футбол. И вообще пай-мальчиком не был - и хулиганил, и даже в детскую комнату милиции попадал, за что и получал от отца.

-    Пете тоже, бывает, достается?

-    Не вижу в этом ничего страшного, какой любящий отец не наподдаст сыну... Другое дело - девочки. Нашей Ане уже семнадцать, она такая независимая, самостоятельная. Ее с детства, конечно, тоже «мучили», в тринадцать она была лауреаткой разных юношеских конкурсов пианистов. Сейчас учится в музыкальном училище, а что будет дальше, не знаем. Нас поразило, в особенности Галю, что в Японии самые престижные невесты - выпускницы консерватории. Девочка работает как каторжная с пяти лет, а потом выходит замуж и навсегда об этом забывает.

-    Максим, вы сказали, что скрипачей становится все меньше - это потому, что трудно сегодня чем-то поразить публику?

-    Человечество неизменно: его шокирует и удивляет одно и то же - что-то сверхбольшое или сверхмалое, что-то очень красивое или очень талантливое. С другой стороны, мы живем в мире, менее духовном, чем раньше; это факт, с которым надо считаться. Михаил Иванович Глинка сказал: музыка - это чувство, выраженное в звуках. Сегодня я бы его перефразировал: это мысль, выраженная в звуках. Двести лет назад Европу восхищал Ник-коло Паганини, он остался символом виртуозного романтизма в музыке. Сорок лет назад - Леонид Коган. Но играть, как прежде, сегодня уже нельзя, чтобы тебя услышали, нужно блистать, нужно учиться буквально материализовывать свои мысли. Наше искусство - это искусство во времени, оно живое, рождается на глазах, в этот момент, поэтому эмоциональный градус должен быть чрезвычайно высок. Если человек на концерте в консерватории сидит и теряет время, мы навсегда теряем его как слушателя.

-    А где самые лучшие слушатели классической музыки?

-    В центральной Европе - где же еще? Для самого обыкновенного немца или австрийца купить абонемент на симфонические концерты и ходить на них всей семьей - обычное дело и очень важная часть жизни. Но и у нас лед тронулся. Правда, не стоит обольщаться - у классики довольно узкий круг слушателей. Музыкальное классическое искусство не может перекричать телешоу и не должно этого делать.

-    А что из классики, если так позволено сказать, нынче в моде?

-    Актуальны Бах, Вивальди, Бетховен, Чайковский. Мыс Галей не можем не играть музыку, ставшую любимой для разных эпох и народов. Но обязательно включаем в свои концерты и что-то незаслуженно забытое, неизвестное публике, например, произведения Макса Бруха, совершенно головоломной инструментальной сложности. Я и сам их раньше не знал. И если прежде был уверен, что мастерство скрипачей становится все изощреннее, то теперь поумерил свои амбиции: кто-то играл эти концерты и раньше.

-    В нашем, ставшем менее духовным мире что вас раздражает?

-    Меня раздражает подмена ценностей, когда на месте того, что должно быть, оказывается почему-то совсем другое. Сейчас время говорящих балерин, танцующих певцов. Покупаешь колбасу в гастрономе - и туг пальцем в небо! Помните, был скандал, когда разоблачили целую группу поддельных «звезд» шоу-бизнеса? Не хочу сказать ничего плохого о шоу-бизнесе, но, по-моему, всех с успехом может заменить один Максим Галкин.

-    Вам подмена вряд ли грозит... Максим, правда ли, что звучание старинных знаменитых скрипок недостижимо для нынешних мастеров?

-    Неправда. На новых скрипках могут хуже играть, а качество самих инструментов здесь ни причем. Старые скрипки умирают, они стоят миллионы долларов, как редкие антикварные вещи. Но есть новые скрипки - ничуть не хуже.

-    На какой играете вы?

-    Это секрет, просьба мастера. К тому же у меня не одна скрипка.

-    Они отличаются друг от друга?

-    Конечно. Две любимые скрипки Никколо Паганини, на которых я играл на трехсотлетии Петербурга, как оказалось, тоже звучат по-разному. У Паганини был любимый инструмент, сделанный знаменитым Гварнери дель Джезу, получивший за силу и мощь звучания прозвище Пушка. Однажды Паганини приехал в Париж и отдал скрипку в ремонт своему другу, Жану Батисту Вильому. Французский мастер не только починил скрипку дель Джезу, но и сделал точную ее копию. Паганини носил обе скрипки в двойном футляре и любил дурачить публику, предоставляя гадать, на какой из них он играет. В Петербурге на этих скрипках впервые за двести лет звучала русская музыка.

-    Максим, а как вы взяли в руки дирижерскую палочку?

-    Дирижирование - профессия второй половины жизни, нельзя в двадцать лет трактовать симфонию Малера. Когда меня стали посещать все чаще музыкальные идеи, я не просто взял палочку, сначала выучился на дирижера в Петербургской консерватории. Как шутит Галя, обеспечил нам старость.

-    Вы нормально чувствуете себя во фраке?

-    Отлично чувствую, но, конечно, только на сцене. А костюмы совсем не люблю.

-    Вас волнует ваш внешний имидж, например, марка вашего автомобиля?

-    Я автовладелец, а не автолюбитель, меня волнует только то, чтобы машина ездила, и в ней было комфортно работать. Стоя в пробках, я читаю, мечу фломастером партитуры, даже бреюсь, чтобы не терять времени.

-    Как вы развлекаетесь?

-    Прошлым летом мы с Галей неожиданно развлеклись... на нудистском пляже в Адриатическом море. Остров поделен пополам - на текстиль-пляж, где расхаживают стройные молодые люди в изящных купальниках, и на пляж, где все ходят нагишом, не обращая друг на друга никакого внимания. Причем, как ни странно, нудисты - люди семейные, в возрасте, это элитарная и степенная публика. Привыкаешь быстро, испытывая какое-то удивительное чувство полного слияния с природой, расслабляешься, ведешь себя естественно, как Адам и Ева при сотворении мира. Правда, когда соседи на пляже нас узнали и похвалили за вчерашний концерт, Галя смутилась, прыгнула с мостков в воду и скрылась в волнах.

-    Любовь - вечные неровные весы. Что для вас как для мужчины главное -любить или быть любимым?

-    Любить и не быть любимым... Нет, я бы такого не пережил! И наоборот тоже ужасно. А поскольку я чувствую себя счастливым человеком, осмелюсь сказать, что у меня есть и то и другое.

Статья из журнала Крестьянка от марта 2006 года

« К списку статей